26 апреля отмечается Международный День видимости лесбиянок. В моей ленте Facebook стали появляться рамки на аватарах в цветах лесбийского флага. Еще несколько лет назад в украинской ЛГБТ-активистской среде мало кто были в курсе, что они существуют – отдельный лесбийский флаг, «лесбийский день». Флаг у ЛГБТ был один – радужный. Говорило ли это о единстве движения? Единой повестке? Не думаю.
В этом коротком материале я хотела бы попробовать проанализировать то, что происходило с лесбийским движением в Украине за последние 30 лет, не претендуя на то, чтобы раскрыть тему исчерпывающе, конечно же.
26 апреля отмечается Международный День видимости лесбиянок. В моей ленте Facebook стали появляться рамки на аватарах в цветах лесбийского флага. Еще несколько лет назад в украинской ЛГБТ-активистской среде мало кто были в курсе, что они существуют – отдельный лесбийский флаг, «лесбийский день». Флаг у ЛГБТ был один – радужный. Говорило ли это о единстве движения? Единой повестке? Не думаю.
В этом коротком материале я хотела бы попробовать проанализировать то, что происходило с лесбийским движением в Украине за последние 30 лет, не претендуя на то, чтобы раскрыть тему исчерпывающе, конечно же
До активизма
Год назад в Херсоне мы работали над сбором сведений об истории херсонского ЛГБТ-сообщества для создания экскурсии «Квир Херсон». Частью этой работы были интервью с пожилыми ЛГБТ-людьми, которые могли рассказать о том, как жили, как находили друг друга, как социально проявлялись негетеросексуальные и нецисгендерные люди в 80-х, 90-х, начале нулевых. В эпоху до интернета и до НГО-активизма.
Рассказы мужчин-геев пестрили яркими подробностями: они встречались в месте под названием «Бомонд», гуляли по парку, украшая себя елочными гирляндами на батарейках. Подметали херсонские улицы широченными клешами. Собирались на тайные вечеринки. Растворяли синьку в городском фонтане, чтоб никто не сомневался, что «голубые в Херсоне есть».
Что рассказывали женщины? «В 80-х я познакомилась с Н., она позже познакомила меня с Н. и О., и иногда мы собирались одной компанией друг у друга на кухнях».
Хоть за лесбийство и не сажали, социальной репрезентации у лесбиянок фактически не было. Все что удалось найти – это импровизированная «доска объявлений» в женском туалете Херсонской Научной библиотеки. Почему там? Всем хотелось «найти интеллигентную девушку».
Почему кухни? Почему не было розовых фонтанов, вечеринок и мест знакомств? Думаю, это о месте женщины в социуме в принципе. Если геи рисковали быть узнанными и избитыми на улице, то лесбиянки – даже не рисковали заявлять о себе дальше собственной кухни. Да и на кухнях стыдливо избегали «этого слова».
Геи и другие буквы
Первые НГО, работавшие с ЛГБТ-людьми, начали появляться в середине 90-х. Это, конечно, для многих было прорывом. Но есть один нюанс: они могли рассчитывать на финансирование только в рамках ВИЧ-сервисных проектов. МСМ (мужчины, имеющие секс с мужчинами) считались «уязвимой группой», которую срочно нужно было научить пользоваться презервативами, во избежание распространения вируса. Тут можно обратить внимание на то, кто в этой парадигме «считались» и «не считались» мужчинами. Но если вкратце, то речь шла о сервисах для людей, имеющих пенис. Все остальные не попадали в «целевую группу». К чему это привело?
Большинство организаций создавались и руководились цисгендерными гомосексуальными мужчинами. Женщины-лесбиянки, конечно же, тоже в них работали. В проектах направленных на мужчин. Благодаря этому им иногда удавалось, например, провести в помещении организации женскую встречу на волонтерских началах.
И это тоже очень перекликается с тем, какое место в социуме занимает женщина в принципе.
Разрыв в ресурсности между ЛГБТ-организациями, созданными и возглавляемыми женщинами и транс*персонами, и, имеющими куда больше опыта и поддержки, НГО, возглавляемыми мужчинами-геями, и сейчас значительный.
И тут встает немало вопросов о том, что в итоге считается «общей повесткой». Например, при разработке украинскими организациями документов, касающихся адвокации принятия закона об однополом партнерстве, старательно обходился и игнорировался вопрос об усыновлении или праве на опеку над ребенком партнера или партнерки. Хотя значительное число лесбийских пар именно эту проблему считают наиболее острой. Решать ее, оказывается, «не на часі». В чем причина? Ну, попробуйте угадать в каких гомосексуальных парах чаще воспитываются дети.
«Тру и не тру»
Но мы дождались: у лесбийского движения тоже появились свои НГО, свои лидерки, свой ресурс, свои площадки. А что бывает, когда у угнетенной группы появляется ресурс? Любой: от денег до помещения для вечеринки или крупного сообщества в соцсетях? Непременно возникает вопрос, кому именно этот ресурс принадлежит, а кому – нет. Кто «имеет право» на него, а перед кем закрываются двери.
Я вижу в своей ленте посты трансмаскулинных и трансфеминных персон, говорящих 26-го апреля о лесбийстве как о своем опыте и части своей идентичности. И тут же вижу позицию «лесбийство – это только для цис».
Старая история с угнетением и стигматизацией внутри угнетенной и стигматизированной группы мне кажется самой актуальной угрозой. Потому что борьба с угнетением плохо сочетается с утверждением собственных привилегий.
Для меня сегодня важно говорить о лесбийстве как об опыте и об идентичности. Говорить о лесбийской экзистенции, а не «врожденной ориентации биологических женщин». О маргинализованном, ненормативном опыте людей, находящихся внизу гендерной иерархии.